Нарцисс. Статья Мюррея Стайна
Нарцисс (1)
История и ее толкователи
Толкователи мифа о Нарциссе, его дополнений и уроков многочисленны и разнообразны. Эта мифологема подвергалась анализу и различным видам проповеднической герменевтики от философов-неоплатоников до христианских богословов, литературоведов и психологов. (2) История продолжает очаровывать нас и возбуждать наше воображение, несмотря на то, что ускользает от окончательной интерпретации. Для мифа характерна неуловимость понимания, которая является одной из его сильных сторон, и именно это качество подталкивает нас к более глубоким психологическим размышлениям. Обращаясь к мифологеме Нарцисса, я рассмотрю несколько интерпретаций с точки зрения глубинной психологии.
История о юном Нарциссе пришла к нам из античности в нескольких вариациях, классическое повествование появляется в "Метаморфозах" Овидия. Во всех версиях главная тема этой истории - любовь и неудовлетворенная страсть. Она принадлежит к группе мифов и сказок, повествующих о сложностях эротической любви.
Нарцисс - красивый юноша, который влюбляется в свое отражение в пруду. Он расстраивается из-за невозможности соединиться с объектом своей любви, поэтому медленно чахнет и умирает, оставляя после себя цветок нарцисса. Это история в самых общих чертах: о страстной любви, разочаровании и смерти.
Элемент, который отделяет эту историю от других историй о любви, - природа объекта любви Нарцисса: его собственный отраженный образ. Именно эта особенность любовной истории Нарцисса вызвала такой интерес у ее читателей и интерпретаторов.
Несчастливый конец Нарцисса заставил многих считать эту мифологему предостережением. Нарциссианское осложнение среди многочисленных перипетий в мире Эроса опасно и разрушительно; это патология, и ее следует избегать. Однако главная проблема заключается в том, чтобы определить, о чем именно следует беспокоиться. Является ли эта история предостережением против того, чтобы смотреть в тихие воды? Джеймс Фрейзер утверждал, что эта история отражает примитивную веру в то, что водяные духи прячутся в прудах и ручьях и способны похитить душу (то есть отраженный образ себя), если она попадет в предел их досягаемости. (3) Или история говорит об опасности тщеславия, как считали ранние христианские толкователи? (4) Здесь интерпретации морализируют против чрезмерного смотрения в зеркало, против прихорашивания и восхищения плотским. Или мы должны воспринимать ее как предостережение против нарушения других импульсов любви, оскорбляющих самого Эроса? Таково было толкование древних феспийцев Беотии (5), и оно актуализируется в психоаналитических дискуссиях о патологическом нарциссизме. Или, наконец, следовать ли нам за неоплатониками, приняв эту историю за притчу о нисхождении души в материю?
Каждая из этих точек зрения требует психологического исследования, и каждая из них дает различные инсайты, которые, тем не менее, объединяются вокруг этой увлекательной мифологемы и относятся к ее сложному символическому значению. В этом эссе я постараюсь отдать должное каждому из этих интерпретационных подходов, не обязательно отдавая предпочтение одному из них.
Нарцисс и смерть
Фрейзер находит корни мифа о Нарциссе в примитивной вере, “согласно которой нельзя смотреть на свое отражение в воде, чтобы водяные духи не утащили это отражение, являющееся душой, под воду и не оставили человека бездушным.” (6) По мнению Фрейзера, в первоначальной версии рассказывалось о молодом человеке, который смотрел на свое отражение в пруду с таким восхищением, что забыл об опасности и отдал свою душу затаившемуся водяному духу, после чего умер. Эта версия истории не встречается в античной литературе и носит исключительно спекулятивный характер. Фрейзер по существу заново мифологизировал эту историю. Однако вместо того, чтобы критиковать его за это, я попытаюсь “рассмотреть с психологической точки зрения” его интерпретацию. (7)
Согласно Овидию, родителями Нарцисса были Лириопа, “наяда реки”, и речной Бог Кефис. У. Х. Рошер, немецкий составитель классической мифологии в девятнадцатом веке, считал эту генеалогию Нарцисса мифологическим способом сказать, что цветок нарцисса берет начало и появляется в непосредственной близости от рек и источников. (8) Он поясняет, что вряд ли кто-то сможет определить, был ли цветок назван в честь юноши или юноша в честь цветка. В любом случае, оба они тесно связаны с водой, и смертоносный водяной дух Фрейзера связан с матерью юноши. Таким образом, Нарцисс становится еще одним примером (наряду с Адонисом, Таммузом и другими мифологическими персонажами) молодого человека (puer aeternus), который теряет свою жизнь, запутавшись в материнском комплексе.
Античные изображения Нарцисса демонстрируют мягкого, ленивого юношу, сонно склонившегося над прудом. Его имя, как и “наркотик”, происходит от греческого narke, “оцепенение.” В соответствии с этим существуют различные ассоциации, как древние, так и современные, с цветком нарцисса: он “прекрасен и бесполезен”, он “увядает после короткой жизни”, он “стерилен”, он обладает “усыпляющим ароматом” и ядовит. (9) Эти эмоциональные реакции на цветок говорят также о коллективной реакции на юношу Нарцисса и на состояние сознания, которое он воплощает: бесполезное, бесплодное, ядовитое. Отсутствие в нем мужественной добродетели и его характеристика как беспечного puer aeternus еще более подчеркиваются сходством между этим “усталым юношей” и такими фигурами, как Дионис, Гиацинт, Адонис и “дух покоя или смерти". (10)
История Нарцисса не включает в себя героическое путешествие в мир, уход из дома, встречу с жизнью лицом к лицу, преодоление матери-дракона. Он начинает и заканчивает свою жизнь движением воды вниз, в тень смерти и преисподнюю. Овидий говорит, что Нарцисс видит в пруду свое imago и umbra. Виндж отмечает, что “слова, обозначающие тень и отражение (umbra и imago), долгое время оставались взаимозаменяемыми и также обозначают ‘тени’ умерших.” Далее она отмечает, что Шикель сформулировал это следующим образом: "skia" или "umbra", печальное слово для существования Эвридики в Аиде, используется также для описания отраженного образа Нарцисса" (11), как будто Нарцисс, рассматривая свое отражение, созерцает свою собственную смерть и потустороннее существование. История у Овидия не заканчивается смертью Нарцисса на берегу пруда; она продолжается как путешествие в подземный мир, где, переправляясь через реку Стикс, юноша продолжает с тоской смотреть на свое отражение в воде. (12)
Цветок нарцисса также ассоциируется со смертью и подземным миром. Согласно некоторым источникам, Персефона собирала нарциссы, когда земля разверзлась и Аид поднялся, чтобы похитить ее. Цветы нарцисса часто сажали на могилах и чествовали ими умерших. В Элевсине, где праздновалась тайна смерти и возрождения, этот цветок символически использовался в церемониях. (13) Открываясь смерти и подземному миру, Нарцисс представляет образ тайного и неосознанного эротизма смерти, он приглашает смерть, ухаживает за ней, флиртует с ней и жаждет ее объятий – жаждет соединиться со своей умброй (Тенью).
Новелла Томаса Манна "Смерть в Венеции" пронизана нарциссианскими ароматами. Роковая страсть к юношескому образу всепоглощающей красоты, растворение в Ашенбахе (чье имя означает “поток пепла”) эго-структуры и привычек, подводное течение дионисийских искушений, тошнотворно-сладкие запахи упадка и разложения– все это темы мифологемы Нарцисса. И в том, и в другом мы ощущаем страстное желание пережить таинство смерти и стремление спуститься обратно в первозданные воды бессознательного.
Потеря души в этих бездонных глубинах трагична с точки зрения живых, которые остаются, чтобы скорбеть:
В наземном мире сестры наяды
Оплакивали его, и дриады скорбели,
и Эхо плакала вместе с ними,
готовила погребальную кучу, носилки и факела. (14)
С точки зрения души, нисхождение несет освобождения от привязанности к эго, к экстазу его растворения в объятиях смерти.
Нарцисс и Vanitas
В раннехристианской литературе Нарцисс стал символом тщеславия и его опасностей. Климент Александрийский изложил понимание мифологемы в своем "Педагоге". Игнорируя мужской пол Нарцисса, он осуждает тщеславие, особенно в женщинах, и использует фигуру Нарцисса, чтобы проиллюстрировать несчастный конец, который наступает при культивировании физической красоты. Как пишет Виндж, отцы христианской церкви строго придерживались представления о том, что “только духовная красота истинна и достойна любви”. (15) Нарцисс здесь олицетворяет систему ценностей, которая ставит на первое место внешность, поверхностную, телесную красоту и косметику. Этой системе не хватает глубины, нравственности, духовной стойкости и мужественного “характера".”
Комментарии Климента о Нарциссе могут привести нас на более глубокую психологическую территорию, которая может подразумеваться под этим использованием его в качестве противоядия от женского тщеславия. Он пишет: “Даже прекрасный Нарцисс, как говорит нам греческая история, не обрел счастья наблюдая за своим собственным образом.” (16) Это обозначение Нарцисса как “наблюдателя своего образа” открывает вопрос иного рода, нежели простого тщеславия, описанного выше. Можно было бы ожидать, что речь пойдет об эгоцентризме, сосредоточенности на своей исключительной реальности, эгоизме, и примечательно, что отцы Церкви не придерживались этой линии аргументации в связи с Нарциссом. Однако, как указывает Виндж, Нарцисс никогда не использовался в древности “как иллюстрация сознательной любви к самому себе”. (17) Хотя его рассказ можно понять как психологему, иллюстрирующую переоценку материальности и внешнего вида, этот дальнейший шаг в развитии его как символа любви к себе блокируется присутствием во всех текстах “мотива иллюзии”: Нарцисс не знает, что он влюблен в свой собственный образ.
История Нарцисса - это подлинная история любви, она утверждает, что он не осознает, что объект его страсти - его собственный образ. С субъективной точки зрения Нарцисса, его любовь объектно-ориентирована: он случайно обнаружил человеческую форму совершенной красоты и страстно влюбился в нее. Тот факт, что Нарцисс осознает, что он влюблен в свой собственный образ, что его страсть - это любовь к себе, а не любовь к другому приводит к трагической развязке в рассказе Овидия. Это прозрение ведет напрямую к отчаянию и смерти.
История Нарцисса параллельна истории Эдипа в том, что момент трагического осознания заключается в обнаружении того, кто на самом деле возлюбленный. В то время как в основе трагедии Эдипа лежит ужас инцеста матери и сына и архетипическое табу на инцест, трагедия Нарцисса основана на ужасе солипсизма и вызывает табу на тщеславие. Если мы предположим, что табу- это запреты, наложенные на глубокие, естественные тенденции либидо, то существование табу на тщеславие говорит о том, что существует глубокий естественный импульс к любовным объективациям (образам, отражениям) самого себя. Другими словами, существует глубокая бессознательная тяга к самопоглощению, к любви к себе в зеркале. Поэт Йейтс, цитируя Шелли, пишет: “Мы рождаемся в мире, и внутри нас есть нечто, что с того момента, как мы живем, все больше и больше жаждет его подобия". У нас есть "душа внутри нашей души, которая описывает круг вокруг своего истинного рая, который боль, горе и зло не смеют перепрыгнуть", и мы трудимся, чтобы увидеть эту душу во многих зеркалах, чтобы мы могли обладать ею более полно”. (18)
Психологически табу на тщеславие действует так, чтобы держать человека “скромным”, фиксировать взгляд вовне, подальше от отражений собственной соблазнительной красоты субъекта. Слишком долго смотреть на свое отражение в зеркале, слишком высоко оценивать собственные достижения и слишком восторженно принимать похвалу - исключается именно потому, что такое внимание чрезвычайно увлекательно и соблазнительно. Оно уводит человека от экстраверсии и адаптации к внешней реальности и заманивает его в частную замкнутость, в солипсизм. Когда Лириопа, мать Нарцисса, спросила мудрого слепого старика Тересия, доживет ли ее прекрасный сын до старости, провидец ответил: “Если он сам не узнает”. (19) Такое самопознание опасно и нарушает табу на тщеславие.
Самопознание Нарцисса, однако, особого рода. В христианских нравоучениях против Vanitas Нарцисс представляет любящее знание внешнего вида и образа, чрезмерные мысли о своих собственных поверхностях и внешности. Нарциссианское самопознание следует отличать от сатурнианского самопознания, которое “видит сквозь” поверхность внешности более глубокие черты характера. Нарциссианское самопознание проистекает из отношения анимы к внешнему виду субъекта. В некоторых рассказах Нарцисс любит свою сестру (свою аниму), которая любит его в ответ, и когда она умирает, он идет к воде, чтобы посмотреть на изображение, которое напоминает ее, и поэтому их отношения продолжаются на этом воображаемом уровне. Нарциссианское самопознание управляется скорее анимой, чем духом, что было бы христианским предпочтением, отсюда его внимание к образу и внешности. Механизм торможения, с которым связано табу на тщеславие, направлен на то, чтобы преодолеть поворот анимы назад к субъекту. Для субъекта познать себя в нарциссианской модальности - значит полюбить свой самый поверхностный образ.
Нарцисс и инстинкт отражения
Если в основе мифологемы Нарцисса лежит табу на тщеславие и ужас перед солипсизмом, то ее “предупреждение” говорит также о патологическом развитии того, что Юнг называл инстинктом рефлексии. Reflexio означает “поворот назад".” Либидо перестает двигаться вовне к объекту, подвергается “психизации” и “отклоняется " в эндопсихическую сферу”. (20) Юнг приписывает этому инстинкту психологическое богатство и сложность. Это сугубо человеческий инстинкт, и без него культура и внутренняя психологическая реальность были бы немыслимы. Но, как указывает Юнг, каждый инстинкт (он перечисляет пять) имеет потенциал для патологического развития. Патология обычно проявляется, когда один из (пяти) инстинктов начинает доминировать над остальными и ограничивать их движение к удовлетворению. Нарцисс представляет пример такого патологического развития в рефлексивном инстинкте: активность рефлексии (обращение к самому себе) доминирует и исключает принятие пищи, обычную сексуальность, активность и вхождение любых новых мыслей или импульсов (творчество).
Нарцисс любит свое отражение, которое, как мы видели ранее, является его умброй, душой. Эта связь между отраженным образом себя и душой является вековой, и именно этот момент Фрейзер подчеркивает в своей интерпретации мифа. Под влиянием анимы человек любит то, о чем размышляет, и размышляет о том, что любит. Нарцисс влюблен в свое отражение и поэтому, никогда не может покинуть тихие воды пруда, где эта деятельность возможна. Он погружен в отражение.
В качестве предостережения эта история нам как бы говорит: не думайте о себе слишком много, не размышляйте о своем пути, не рассматривайте свой “внутренний мир” психических событий и образов слишком долго, чтобы не влюбиться глубоко в то, что вы видите, и в саму эту деятельность, чтобы не стать эгоцентричным (поглощенным душой) созерцателем своего пупа (одержимым собой). Табу гарантирует, что мы не поддадимся инстинкту отражения. В культуре, столь одержимой действием и практическим экстравертным поведением, как наша, предостережения против чрезмерной рефлексии и внимания к частным внутренним событиям психики особенно резки. Эти крайние предостережения должны опираться на чрезвычайно сильную направленность к Нарциссу.
Опасность зайти слишком далеко по нарциссианской линии любви к душе и рефлексии заключается не только в уроборическом самоограничении, солипсизме, внутрипсихическом инцесте, но и в самоубийстве. Нарцисс, по сути, убивает себя, отказываясь есть. Это анорексическое самоубийство мотивировано разочарованием: образ возлюбленной, найденный в рефлексии, не имеет эквивалента в мире объективной реальности. Опасность нарциссианской рефлексии состоит в том, что субъект может найти душевный образ такой ошеломляющей привлекательности и красоты, что он утонет в нем и впоследствии не сможет найти равноценные объекты любви во внешнем мире; его мотивация адаптироваться и войти в жизнь иссякнет, и он предпочтет самоубийство второсортной внешней реальности. Такое разочарование в том, что может предложить действительность, в противоположность тому, что может произвести рефлексия и воображение, побеждает потребность в приспособлении к внешней реальности и представляет угрозу авторитету практично настроенных отцов. Если реальный мир и его награды не могут сравниться с ценностью и красотой внутреннего образа, зачем присоединяться к системе? Зачем приспосабливаться?
Нарцисс и Проекция
Любовь Нарцисса - это подлинная любовь к другому, в противоположность простому эгоизму, но она направлена на образ, не имеющий самостоятельной реальности. Психологически его любовь чисто проективна, поскольку то, что он любит, является отражением того аспекта самого себя, который он не осознает. Овидий рассказывает, как это произошло. Согласно истории августовского поэта-любовника, загадочное пророчество Тересия воплотилось в реальность Немезидой, когда она услышала молитву одного из многочисленных отвергнутых женихов Нарцисса: “Пусть Нарцисс однажды полюбит так себя, а не победит существо, которое он любит.” Это была молитва, которую Немезида исполнила, заставив Нарцисса увидеть себя в пруду.
Как рассказывает Овидий, Нарцисс - чрезвычайно красивый юноша, за которым ухаживают нимфы, наяды, ореады и юноши, но он остается совершенно нетронутым и холодным к их флирту. Это замечательное самоограничение Нарцисса было прокомментировано многими толкователями и даже стало одной из его основных характеристик (“симптомов”). Его глухота к призывам любви, к взаимному сексуальному влечению, к отношениям с ближними делает его похожим на Ипполита, юношу, который посвятил себя исключительно Деве Артемиде и тем самым вызвал гневную месть Афродиты. Оба юноши обладают качеством нетронутой девственности и невинности эротических сил, играющих вокруг них, и оба платят за это цену архетипического возмездия.
Если мы посмотрим на психологический феномен страстной любви сквозь призму мифологемы Нарцисса, то придем к выводу, что любовь и проекция неразрывно связаны: любовь становится возможной только тогда, когда человек находит подходящую отражающую поверхность. С точки зрения этой мифологемы, возможность любви основывается на возможности проекции. Страстная любовь - это переживание, в котором субъект встречается с проекцией души в объекте любви и отчаянно стремится соединиться с ней. Более того, объект любви отвечает взаимностью и точно отражает чувства субъекта:
Он жаждет моих объятий.
Почему, каждый раз, когда я тянусь губами
к сверкающему озеру,
он поднимает ко мне лицо.
Я конечно мог бы прикоснуться к нему,
так тонка эта грань, что разделяет нас друг от друга . (21)
Здесь существует совершенная гармония желаний и чувств. Они оба находятся “в одном и том же месте”; любящий и любимый движутся вместе в совершенной синхронизации мысли и чувства. Тоска по единению мучительна: они не могут сблизиться, их всегда разделяет “тонкая пленка воды”, неосязаемый, невидимый, непроницаемый барьер. Столь страстно желаемый союз отождествляется этой мифологемой как желание слиться с бессознательным аспектом субъекта, и по этой причине он не может найти завершения в отношениях с другим человеком. Природа установки расстраивает исполнение желания, которое она зажгла. С точки зрения мифологемы Нарцисса, страстная любовь - это невозможная любовь, основанная на проекции и питаемая иллюзией.
Поворотный момент в рассказе Овидия наступает, когда Нарцисс обнаруживает свою иллюзию и признает проективную природу своей любви. Именно этот момент прозрения превращается в трагическую кульминацию. Он понимает, что его любовь недостижима, навсегда удалена. Мифологема предостерегает нас от проецируемой любви, ибо разочарование неизбежно последует и приведет к смерти. Здесь табу Нарцисса простирается от vanitas до проекции. Опасность проекции заключается в том, что человек смешивает свою душу с другой и теряет эту часть себя для другого. Но проекция, как отражение бессознательной души, представляет также возможность для расширения сознания и фактически для получения доступа к этой части "я". Снижение ценности проективного опыта делает его бесплодным и лишенным психологической ценности; он рассматривается просто как глупость или ошибка. Эта неспособность превратить проекцию в дальнейшую рефлексию (так сказать, рефлексию над рефлексией), что означает продолжение рефлексии после того, как иллюзия рассеялась, является решающей психологической неудачей в переходе от буквализма к символической позиции. Это неспособность обратить рефлексию на проецируемое содержание и творчески использовать его. Нарцисс мог бы вылечить себя, сделав еще один шаг вперед и тем самым победив свое самоубийственное отчаяние мудростью.
Нарцисс и Нарциссизм
В психоаналитической теории имя Нарцисс первоначально применялось к феномену аутоэротизма, и в дальнейшем термин нарциссизм стал охватывать все формы либидозной привязанности к эго, все формы любви к себе. В какой-то момент Фрейд определил нарциссизм как эгоизм. Хэвлок Эллис, который первым ввел термин “нарциссизм "в статье об аутоэротизме, признает несколько слабую связь между мифом и психоаналитической концепцией, главная проблема заключается в том, что в мифе Нарцисс не осознает любви к себе и, как следствие," никогда не использовался в качестве иллюстрации сознательной любви к самому себе”. (22) Аутоэротизм не проявляется отчетливо в мифе. Однако, несмотря на эти предостережения, мы можем глубже проникнуть в мифологему Нарцисса, рассмотрев, как она воздействует на воображение психоаналитического интерпретатора.
“Нарциссический невроз” - это термин, используемый Фрейдом для описания “психического заболевания, характеризующегося изъятием либидо из внешнего мира и его направленности на эго”. (23) Это соответствует Нарциссу, которого мы знаем у Овидия таким, каким он был до того, как влюбился: невосприимчивым к эротическим ухаживаниям, равнодушным к дружбе, эмоционально замкнутым. “Очарование ребенка,- писал Фрейд, - заключается главным образом в его нарциссизме, самодостаточности и недоступности, как и очарование некоторых животных”. (24) Нарциссический невроз рассматривается как противоположность неврозу переноса: поток либидо не течет через эго, чтобы создать перенос, он остается запертым в нем, как в резервуаре. (25) Таким образом, нарциссизм по определению исключает любовь к внешнему объекту. В той мере, в какой либидо находится под влиянием нарциссизма, человек поглощен собой и не способен проявлять интерес к “другому” или к внешнему миру.
В истории Нарцисса, рассказанной греческим автором Кононом жившим в первом веке, юноша описывается как “очень красивый, но гордый по отношению к Эросу и тем, кто его любил”. (26) Поведение Нарцисса рассматривается в этом рассказе как “преступление против Эроса”, и исход его жизни побудил фессалийцев Беотии “больше бояться и почитать Эроса на общественных службах". (27) Этот акцент соответствует тому, что психоанализ находит в Нарциссе, ибо нарциссизм также является оскорблением Эроса, объектной любви и эротической привязанности к другому человеку.
На античной фреске изображен Нарцисс, опирающимся на руку и мечтательно глядящий в пруд. Позади него стоит маленький крылатый Эрос, который держит факел и тушит его на земле перед собой. Это действие означает смерть Нарцисса. (28) В психоаналитической теории это не физическая смерть, а психоз, поскольку “группа нарциссических неврозов включает в себя все функциональные психозы”. (29) Карл Абрахам связывал нарциссизм с шизофренией: “Душевнобольной переносит на себя одного, как на свой единственный сексуальный объект, все то либидо, которое здоровый человек обращает на живые и неодушевленные предметы своего окружения”. (30) Таким образом, усиленное поклонение Эросу среди беотийцев (“страх и почтение” к нему) может быть понято как профилактика психотических расстройств.
Миф о Нарциссе, по-видимому, функционирует в психоаналитической теории как громоотвод для страха оказаться запертым в солипсистской системе, либидинальном уроборосе. Табу на тщеславие вновь появляется в психоанализе, но теперь оно отошло от христианского взгляда на подчеркивание плоти и физического облика, включив в него более тонкие психологические феномены, такие как интроверсия. “Интроверсия означает обращение либидо вовнутрь,- писал Юнг в своем первоначальном определении этого термина, - в смысле отрицательного отношения субъекта к объекту. Интерес не движется к объекту, а уходит от него в субъект” (31) Близкое сходство между интроверсией и нарциссизмом обнаруживается в стандартном словаре психологических терминов, который определяет интроверсию как " вид темперамента или личности, характерный для индивидов, интересующихся своими мыслями и чувствами, а не окружающим миром”. (32) Сам Фрейд очень подозрительно относился к интроверсии. В своем Общем введении в психоанализ он писал: “Интровертный человек еще не невротик, но он находится в неустойчивом состоянии; следующее нарушение сдвигающих сил вызовет развитие симптомов, если он не сможет найти другие выходы для своего сдерживаемого либидо”. (33) Мы видим здесь тревогу по поводу “сдерживаемого либидо”, которому некуда идти, кроме как по уроборическому кругу.
Психоаналитическое использование фигуры Нарцисса направляет внимание на его психопатологию, а также на потенциальную патологию интроверсии. Нельзя сказать, что экстраверсия не имеет также патологической (маниакальной) возможности, как это показывает, например, овидианская спутница Нарцисса, нимфа Эхо: крайняя экстравертка, она не имеет собственной внутренней жизни, а лишь вторит звукам внешнего мира. Если один из самых гордых вкладов Юнга состоял в том, чтобы указать на богатство и объективность “внутреннего мира” и противопоставить его переоцененному нами экстравертному подходу к реальности, то одной из самых заветных, самосознательных миссий Фрейда было нанести смертельный удар человеческому нарциссизму (а вместе с ним и эгоцентрическим тенденциям интроверсии). Фрейд считал, что психоанализ был орудием для третьего и решающего сокрушительного удара по человеческому высокомерию и эгоцентризму (нарциссизму, vanitas): первый был нанесен Коперником, который сместил землю с центрального положения в космосе; второй был нанесен Дарвином и освободил человека от его фантазии об уникальности в животном мире; и третий удар возник в Вене, когда психоанализ продемонстрировал биологические корни и, в частности, сексуальное происхождение человеческого духа. Все они играют определенную роль в вытеснении человеческого сознания из примитивной анимистической установки, которая “соответствует как по времени, так и по содержанию нарцизму”, и в переходе его в научную установку, в зрелость, где индивид, “отказавшись от принципа удовольствия и приспособившись к действительности ... ищет свой объект во внешнем мире”. (34)
В фрейдовском построении человеческого развития нарциссизм рассматривается как примитивная детская стадия, позиция цепляния за принцип удовольствия и фантазию и игнорирование научной объективности: вместо того, чтобы видеть мир реалистично и относиться к нему объективно, нарциссический субъект объективирует свое собственное внутреннее пространство и соотносится с этим содержанием фантазии-мысли. Н. Вальдер, пионер психоанализа, пишет, что для нарциссизма характерно “создавать мир для себя (sich seine Welt zu dichten)”, и “мы можем назвать метод нарциссическим, если он позволяет нам строить конструкции из нашего ума сравнительно свободно и произвольно”. (35)
Всемогущество мысли, в противоположность всемогуществу объективного научного факта, писал Фрейд, сохранилось в нашей собственной цивилизации, в искусстве. “В одном только искусстве еще случается, что человек, поглощенный своими желаниями, производит нечто подобное удовлетворению этих желаний, и эта игра, благодаря художественной иллюзии, вызывает эффект как если бы она была чем-то реальным”. (36) Искусство - это возврат к примитивному анимизму и нарциссический акт самоудовлетворения художника. Подобно Нарциссу у пруда, художник проецирует на холст или бумагу образ самого себя, и вместо того, чтобы любить (по-взрослому) подходящего другого, он любит свой собственный образ. Здесь Фрейд помещает весь художественный процесс в мифологему Нарцисса.
Поэтическое и художественное воображение, таким образом, коренится в нарциссическом движении либидо и процесса мышления. Нарцисс, глядящий в пруд, становится образом для воображаемой деятельности, устремленным вовне, к воображаемому миру, а не извне, к объектному миру. Иначе говоря, чтобы достичь воображения и имагинального измерения реальности, требуется функционирование Нарцисса в психике; психика движется к воображению и имагинальной сфере через функционирование нарциссизма. Таким образом, нарциссизм становится инструментом для того, чтобы стать более творческим и освободиться от буквализма объектной ориентации. Строки Уоллеса Стивенса из “Чая во дворце Хун” лежат в традиции Блейка, Кольриджа и других поэтов-романтиков, которые осознали мощное освобождение, предлагаемое человеческому духу его способностью к творческой деятельности: “Я был миром, в котором я ходил, и то, что я видел, слышал или чувствовал, исходило от меня самого.” Притягивая либидо обратно в субъект (в субъективное), нарциссизм оживляет мир фантазии и воображения и активизирует образы изнутри. Так нарушается рабская зависимость человека от объекта.
Подобно воображению, архетипическая мысль коренится в Нарциссе. Юнг комментирует нарциссическое мышление в своем обсуждении интровертного типа. Когда интровертное мышление достигает крайности своего естественного направления, пишет он, оно теряет контакт с фактами и объективными данными и развивает “идеи, которые все больше приближаются к вечной действительности изначальных образов”. (37) Мысль становится мифологической, теряя связь с эмпирическими данными и наблюдениями. Когда мысль и фантазия теряются в Нарциссе и его пристальном взгляде в “пруд” (бессознательное), они проникают в архетипический мир.
Нарцисс и Неоплатонизм
Если психоанализ понимает нарциссизм как отказ от объективного мира (объективной реальности) и субъект-объектных отношений, то неоплатоники рассматривали Нарцисса как символ противоположного: безнадежного увлечения и привязанности к материальному миру объектов и явлений. Неоплатоники сосредоточили внимание на влюбленном Нарциссе, а не на бесстрастном, отстраненном, самодостаточном юноше. Для этих мыслителей Нарцисс олицетворяет жертву иллюзии, для которой видимость - это реальность, и, таким образом, трагическую запутанность в соблазнах материального мира.
Эта интерпретация напоминает интерпретацию Отца Церкви Климента Александрийского, с которым Плотин был примерно современником. Однако у неоплатоников есть небиблейский миф, который может интерпретировать мифологему Нарцисса как рассказ о падении души в материю, позднеклассический анонимный мифограф Нарцисса пишет:
Ибо он не утонул в воде, но когда он увидел свою собственную тень в потоке материи, то есть жизнь в теле, которая является окончательным образом истинной души; и когда он попытался принять ее как свою собственную, то есть наполненную любовью к этой жизни, он утонул и погрузился под воду, как бы разрушая свою истинную душу, то есть истинную жизнь, которая принадлежала ему. (38)
Как указывает Виндж, отождествление зеркала и материи является общим неоплатоническим приемом: душа, вглядываясь вниз из своего трансцендентного состояния чистой формы, видит свое отражение в материи и влюбляется; когда душа наклоняется, чтобы обнять объект любви, она запутывается в материальном мире и заключается в телесность. Душа падает из своего чисто духовного состояния в грубый материальный мир.
Немецкий ученый XIX века Крейцер в своей книге "Symbolik und Mythologie" утверждает, что эта неоплатоническая интерпретация представляет собой подлинное значение мифологемы Нарцисса. Он нашел параллель этой истории в орфическом мифе о Зеркале Диониса. Об этом зеркале Плотин сказал: “Души людей, видя свои отражения в зеркале Диониса, как бы входят в это царство прыжком вниз от Всевышнего”. (39) Желание души войти в материальную жизнь является следствием того, что она посмотрела в зеркало, “то самое зеркало, в которое смотрел Дионис, прежде чем он обратился к созданию индивидуальных вещей”. (40) Зеркало служит для того, чтобы стимулировать в душе стремление к телу, к отличности, индивидуальности. Для неоплатоников это движение символизировало также нисхождение от единства к множественности, от единого ко множеству, от Плеромы к Креатуре, если использовать терминологию Юнга из его Septem Sermones ad Mortuos (Семи наставлений мертвым).
Связь между Нарциссом и Дионисом, которую рассматривал Крейцер и также классические авторы Филострат и Нонн, основана на общем заблуждении, которое (по мнению Крейцера) говорит, что истина и красота существуют в материальном мире “десяти тысяч вещей", а не исключительно в трансцендентальной сфере, на которую указывают эти вещи и которую они (обманчиво) представляют. Эта иллюзия возможна из-за “зеркального эффекта” внутри материи. Крейцер определил символическое значение зеркала Нарцисса, которое эквивалентно “реке” анонимного мифографа, как “удовольствия, в которых протекает человеческая жизнь.” Чтобы поддержать эту идею, он приводит слова Платона, Плотина и Прокла о “потоке забвения” и о “жизни как отражающем потоке, в котором душа видит свой образ взъерошенным и искаженным” (41)
Применяя язык глубинной психологии к неоплатонической интерпретации, миф о Нарциссе по всей вероятности представляет Самость, возникающую из глубин бессознательного и входящую в феноменальный мир в форме эго. Опасность, на которую указывают неоплатоники, связана с потерей эго осознания своего происхождения в Самости. Крейцер говорит о возвращении души к осознанию ее архетипического происхождения:
Душа ищет себя. Если она ищет там, где она сейчас находится, в реальной действительности, она привыкает к этому обусловленному состоянию бытия, к этой пустой, невещественной (несущественной, бесплотной) жизни, так что теперь она должен печально плавать в разочаровании, ибо через это она не может получить удовлетворения. Только когда она ищет себя такой, какой она была и какой она будет снова, сущностным, божественным " я " – только во взгляде и спиральному движению вверх к своей Идее – она может найти спасение и счастье. (42)
Только оглядываясь назад на архетипические истоки, сознание может найти ответ на свое стремление. Миф о Нарциссе учит, что попытка обрести душу в зеркале (то есть в мире материальных объектов) - это иллюзия. Ошибка Нарцисса в том, что он ищет удовлетворения для души в мире материальной реальности. Неоплатоники учат нас переводить взгляд с этого “зеркала” обратно на то, что отражается, обратно на душу, которая отражается в зеркале, обратно от воспринимаемого к воспринимающему. Там можно найти истинную реальность души.
Неоплатоническая интерпретация согласилась бы с психоаналитической в том, что Нарцисс символизирует состояние отчуждения. Но для неоплатоников отчуждение имеет иной источник и смысл: это не отчуждение, возникающее в результате разрыва между субъектом и объектом, а отчуждение между субъектом и архетипическим источником его бытия. Как субъект так и объект видят необходимость избежать эгоцентризма, но предлагаемые пути бегства ведут в противоположные направления. Психоаналитическое решение состоит в том, чтобы отказаться от примитивного, инфантильного состояния нарциссизма; это дополняется преданностью Эросу, который руководит либидинальными привязанностями к внешним объектам любви. Неоплатоническое решение состоит в том, чтобы пожертвовать привязанностью к объектному миру и заглянуть внутрь себя в поисках архетипических истоков. Как для субъекта так и объекта руководящим и мотивирующим присутствием этого поиска является Эрос. Но маршрут проходит от носителя проекции к источнику проекции. Это замыкающийся круг. По словам Крейцера:
Эрос - небесный гений, который может привести людей к блаженству, вызывая в телах отражение божественной красоты… через созерцание внешней красоты он вызывает рефлекс памяти ... об этой божественной, достойной души, психической и поистине подлинной и чудесной Красоте”. (43)
Неоплатоническое видение приводит к решению о том, что делать с проекциями, а не просто растворять их и позволять им исчезнуть в бессознательном. Таким образом, можно было бы использовать их как образы архетипического фона, царства души. Этот “рефлекс памяти” (отражение памяти) связывает эго-сознание с его архетипическими истоками.
1.Статья впервые опубликована в журнале Spring 1976 и позже с небольшими изменениями в журнале Soul: Treatment and Recovery (Routledge, 2016). Настоящая версия статьи появилась на основе второй публикации и включает дополнения.
2. Подробное обсуждение различных интерпретаторов и интерпретаций см. в книге L. Vinge, The Narcissus Theme in Western Literature.
3. J. G. Frazer, Taboo and the Perils of the Soul, стр. 94. Фрейзер цитирует Артемидора, по греческому поверью, сон в котором человек смотрит на свое отражение рассматривался как предзнаменование смерти
4. Vinge, op. cit., pp. 35-6
5. Там же стр.20
6. Frazer, op. cit., p. 94
7. Психологический анализ см. James Hillman, Re-Visioning Psychology, pp. 334ff
8. W.H.Roscher, Ausführliches Lexikon der griechischen und römischen Mythologie, Vol. 3, p. 11
9. Vinge, op. cit., p. 18
10. Roscher, op. cit., p. 16
11. Vinge, op. cit., p. 12
12. Ovid, Metamorphoses, Bk. III: 505-6
13. See Roscher, op. cit., p. 15 and Vinge, op. cit., p. 35
14. Там же 507
15. Vinge, op. cit., p.36
16. Quoted in Vinge, там же
17. Там же., p. 41
18. W. B. Yeats, Essays and Introductions, p. 69
19. Ovid, Metamorphoses, Bk. III: 348
20. C.G. Jung,“Psychological Factors Determining Human Behavior,” in CW 8, par. 241ff
21. Ovid, op. cit., Bk. III: 453-7
22. H. Ellis, Studies in the Psychology of Sex, Vol. 7, p. 359
23. J. Laplanche and J.B. Pontalis, The Language of Psycho-Analysis, p. 258
24. S. Freud, quoted in Ellis, op. cit., p. 359
25. Laplanche and Pontalis, op. cit., p. 255
26. Vinge, op. cit., p. 19
27. Там же p. 20
28. Roscher, op. cit., p. 19
29. Laplanche and Pontalis, op. cit., p. 258
30. Там же p. 255
31. C.G. Jung, Psychological Types, para. 769
32. J. Drever, A Dictionary of Psychology, p. 145
33. S. Freud, A General Introduction to Psychoanalysis, p. 326
34. S. Freud, Totem and Taboo, pp. 870-71
35. Quoted by Ellis, op. cit., p. 374
36. Freud, op. cit.,p. 871
37. Jung, op. cit., pp. 637
38. Vinge, op. cit., p. 36
39. Plotinus, The Enneads, IV, 3:12 (стр. 265).
40. Vinge, quoting Creuzer,op. cit., p. 318
41. Vinge, op.cit., pp. 36ff
42. Vinge, pp.38-9
43. Vinge, там же p. 322